В буче - Страница 41

К оглавлению

‐ Мы привезли тело убитого Корыткова, ‐ раздельно и мрачно сказал Москалев.

Лида ахнула, люди зашушукались, завздыхали. В избу набивался народ, сгрудясь в

открытых дверях. С улицы долетел в избу и непрерывно задрожал на одной ноте девичий

плач.

‐ Вы арестовали кулака Жестева после снятия его с должности? ‐ спросил начальник

ГПУ.

‐ Н‐нет, ‐ ответил Бобров, взглянув на Ковязина, и

Лида впервые уловила в его голосе испуг.

‐ Он арестовывал честных крестьян, ‐ сквозь зубы сказал Иван, сдерживая голос, отчего он прозвучал особенно яростно ‐ А ты... Так ты выполняешь директивы

окружкома? ‐ Он затряс кулаком над головой Ковязина. ‐ Арестовать их к чертовой

матери, Пантелей Романович! Судить будем. ‐ Иван повернулся к толпе.‐ Есть тут, кого

сажали эти вражьи выродки?

Из дверей выдвинулся знакомый Лиде старик, плечи его были чуть не на уровне голов

окружающих, он пробасил:

‐ Меня хотели, но я ихних исполнителей по шарам приласкал, дык, однако, и теперь

по избам сидят с подвязками. Этот‐то Бобер все мне милицией грозился. Что‐то, едрена

вошь, и милиция отказывает тебе в помощи.

Из‐за спины старика жалобно сказала женщина:

‐ Меня морозили, по сию пору отогреться не могу, от детей забрали ночью, напугали

детей.

‐ Партбилеты на стол! ‐ загремел Иван, с размаху стукнув кулаком по столу. ‐ Кому

говорю ‐ на стол партбилеты!.. Теперь, Пантелей Романович, забирай их к чертовой

бабушке. В баню бы их тоже... Да ладно. И начинайте следствие об убийстве селькора.

Позже муж рассказал Лиде, как было дело.

На полпути между Кожурихой и станцией обстреляли Корыткова и Сенка. И Лида

вспомнила осторожный скрип снега в ту ночь и заплакала, кляня себя за то, что на дворе

громко говорила об этой поездке. Корытков был убит двумя пулями, третья ранила Сенка.

Семен все же догнал до станции, хотел ехать в город, но милиционер задержал его и сам

послал нарочного в окружном и редакцию, да еще от себя ‐ в ГПУ. Сейчас Сенка

отправили в Новосибирск, в больницу.

Землю для могилы Ивану Корыткову отогревали кострами, били ломами. Лида

раньше не представляла себе, что земля может звенеть, как железная.

Все село, человек триста, собралось на маленьком кладбище в жидком березовом

колке. Пар от дыхания густо поднимался над толпой, порошился инеем над гробом, оседал на белое и твердое лицо Корыткова.

Иван Москалев снял шапку, и его темные кудри мгновенно поседели. Лида с ужасом

смотрела на него и молила про себя: «Только короче говори! Ведь обморозишься, ведь

заболеешь!»

Ясный, густой голос секретаря окружкома разносился над молчаливой толпой, над

рваными треухами и заплатанными платками:

‐ Кулаки и прежде стреляли в наших лучших людей. Но теперь, когда партия

объявила ликвидацию кулачества, как класса, они озверели совсем. Мы поймали убийц, подкулачников и бандитов, но главный вдохновитель ‐классовый враг кулак Жестев

скрылся. Их теперь немало разбрелось по нашей земле, когда мы расшевелили их волчьи

норы. Волкам ‐ волчиная смерть! За одного нашего светлого товарища, беспартийного

большевика Ивана Корыткова мы уничтожим не одного зверюгу. Перед кулацким

террором мы не дрогнем, мы объединимся в колхоз, как мечтал об этом Иван Корытков.

У нашей партии есть основная справедливость ‐ вырвать бедноту из бедности. И мы

вырвем ее, чего бы это нам ни стоило. Мы не пощадим своей жизни для этого, как не

пощадил ее Иван Корытков. Пусть будет ему вечным памятником колхоз в Кожурихе, который мы назовем его славным именем!

Лида, опустив глаза, смотрела в гроб, на холодное и строгое лицо Корыткова. И, сдерживая слезы, она уже верила Ивану, что Кожуриха хоронит не застенчивого юношу, написавшего в газету свою первую заметку, а крупного борца, слава о котором не

померкнет.

После похорон Иван организовал нечто вроде демонстрации: с кладбища все

возвращались к сельсовету под траурным красным флагом. Плечом к плечу с

Москалевым шли могутный старик и девушка в черной шубейке. В сельсовете началась

запись в колхоз.

На другой день, когда Иван и Лида возвращались в Новосибирск на жесткой лавке в

поезде, молчаливые и чуть отчужденные, он вдруг сказал, удрученно цыкнув губами:

‐ Да‐а, коммуну так и не удалось организовать. Напортачили эти головотяпы. Ну, да

ладно, пусть будет артель, попривыкнут ‐ и до коммуны дойдут.

Он замолчал, упершись затылком в вагонную перегородку, уйдя лицом в тень от

верхней полки.

Лида и восхищалась хваткой Ивана, который смерть Корыткова повернул в пользу

колхоза, и негодовала на него. Такое напряжение он вынес, даже потемнел лицом, и

сейчас в тени от полки кажется, что под скулами у него провалы‚ ‐ но будет ли прочным

колхоз, созданный таким вдохновенным порывом? Но тут же она подумала: «Может

быть, прав Бобров ‐ разве хватит сил разъяснять поодиночке миллионам людей? »

‐ Зачем ты Ковязина и Боброва арестовал? ‐ спросила она. ‐ Что‐то мы легко людей

сажать стали. Неужели ты считаешь, что они враги? Они просто дураки.

‐ Дураков тоже сажать надо‚ ‐ проворчал Иван.

‐ Ковязин боялся показаться в окружкоме без колхоза. От кого это зависит?

‐ Прекрати! ‐ сказал Иван. ‐ Не согласна ‐ пиши в газету, а нудить перестань.

У него появилась привычка грубить, когда он не котел слушать упреков; отрежет вот

так и замолчит надолго, И холодно станет около него.

Лида с упрямой насмешкой продолжала:

‐ Я бы не писала в газету, а дала бы карикатуру: секретарь окружкома под ручку